А потом прочел у одного умного человека простую мысль - и все сразу стало на свои места. Начал считать, сколько раз в нобелевской лекции произнесено слово "я". Досчитал до пятидесяти и бросил. Это - только "я". Не считая слов "мой", "моя", "мне", не считая случаев употребления глаголов в первом лице единственного числа без прилагающегося местоимения - т.е. способов скрытого употребления все того же слова, которых тоже премного. Понял, что меня так сильно смутило в лекции очередного мыльнобелевского литературного пузыря. Это все - о себе, любимой. Наступил тот момент, которого она ждала всю жизнь. На ее улице опрокинулась телега с пряниками. Можно говорить о главном предмете - о себе, и все будут это слушать. Ну. или будет казаться. что все это слушают.
И заодно вдруг понял, что меня вообще всегда отвращало в Алексиевич. Не в смысле отсутствия литературного стиля (на наличие которого она, собственно, вроде и не претендовала). Нет, вне зависимости от чисто литературных претензий всегда у меня возникала от книг Алексиевич (скажу точнее: от той части, которую хватало сил прочесть) не объяснимая в рациональных категориях... ну, не знаю, как сказать... была такая настороженность, что ли... какое-то было всегда ощущение неискренности, фальши, искусственности, "придуманности", рассчитанности, выстроенности, "не от сердца, а от ума" - и это несмотря на надрывный тон, как раз заявлемый как предельно отражающий личное переживание...
А ведь это все, возможно, было оттого, что за всей этой предельно отчетливо декларированной "личностью", "выстраданностью", "пропущенностью через себя" и прочей лабудой просто скрывался некогда сделанный писательницей, осознанно или неосозанно, выбор первой из двух возможных тропинок на всем хорошо известной развилке: "Я - и где-то рядом искусство" или "Искусство, а в сторонке - я".
И сейчас могу напомнить, что когда Алексиевич получила нобелевку, я сразу предсказал: обычного в таких случаях резкого роста тиражей изданий не будет. Потому что те, кто ее читал и любил ранее, книги на полке или в читалке уже имеют. А те, кто заинтересуется впервые, попробуют для начала прочесть что-то в Сети, на второй странице плюнут - и на этом забудут. Как, впрочем, забыли и всех прочих литературных нобеляров последних лет. Но тут есть разница; в предыдущие годы некоторый рост интереса к книгам нобелевских лауреатов, пусть недолгий, в магазинах отмечался. Алексиевич же в этом смысле оказалась уникально неуспешной: ее книги, кажется, так и остались стоять в магазинах в четвертом ряду, в "неликвидах". И теперь уже - точно навсегда.